исторический факт, зато финал всегда подвергался сомнению. Все понимали, что пьесы эти переиначиваются партийными умниками. Реальные Ромео и Джульетта вполне могли перебраться в Лондон и нарожать с десяток отпрысков. Действительно, бывали случаи (правда, неподтвержденные), когда партиец брал в жены пролу или же вовсе бесклассовую девушку, такую как Джулия и ее подруги. В ПАЗ ходила легенда о местной красотке, у которой свадьба была аж в Хрустальном дворце, и в самый разгар торжеств невеста получила партийный билет из рук Старшего Брата. Девчонки таким россказням не верили, ну разве что самую малость, но азартно их повторяли. И остерегались лишь в тех случаях, когда мог подслушать волик.

Все ожидали, что изоспецы будут строже, чем волики, блюсти партийные устои, но девчонок это не останавливало. Наоборот, они с революционным пылом готовились к встрече. Были организованы молодежные курсы по изучению «Книги заветов» Старшего Брата. Воскресными вечерами девчонки ходили от дома к дому и, терроризируя всю деревню патриотическими песнопениями, такими как «Правь, Океания!» и «Народное знамя», надеялись получить в награду по чашке чая «Победа». Наряду с другими детьми «башмаков» Джулия теперь подвергалась обязательной групповой критике: девочки гуськом ходили мимо нее и рявкали ей в лицо всякие обвинения. Через час, впрочем, это забывалось, и все, дружно болтая, садились за рукоделие: украшали носовые платочки вышитыми партийными лозунгами.

В глубине души Джулия считала парней-воликов малопривлекательными: руки тощие, сами хлипкие, говорок ленивый, вялый. При них она чувствовала себя грязной и толстокожей — рядом с авиаторами такого никогда не случалось. Как-то раз ее привели в восхищение белые наманикюренные пальцы девушки-вольки, и та убедила Джулию показать ей свои: твердила, что и у самой Джулии ручки наверняка прелестные, однако же с перекошенной физиономией прикусила язык, увидев цыпки и обкусанные ногти. Но Джулия зачем-то продолжала вместе со всеми ходить к палаточному лагерю. Она согласилась на предложение одной девушки-вольки сделать ей стрижку и не возражала, когда парни взялись обучать ее социалистическим танцам. С прибытием изоспецов она тоже поддалась общему энтузиазму. В тот день, когда ожидался приезд товарища Гербера, она вымылась с головы до ног и надела свое единственное нарядное платье.

Гербера определили на постой к миссис Марси и назначили ответственным за четыре смежные фермы. Все, кому предстояло трудиться под его началом, едва заслышав далекий паровозный гудок, потянулись в сторону двора миссис Марси. Поскольку призывной возраст в ПАЗ теперь снизили до пятнадцати лет, на селе оставались почти исключительно женщины, в основном из тех, которые приезжали сюда на сбор урожая, а с наступлением зимы растворялись в городских трущобах. Мать Джулии, Клара, о таких говорила: «Рожа кирпича просит, если кирпичей не жалко». От каждой из четырех ферм явились начальники в залоснившихся на локтях костюмах установленного образца; в толпе стояли и немногочисленные молоденькие доярки, и престарелые батраки, и двое авиаторов, подселенных к миссис Марси. Эти наперед заподозрили, что от приезжего будет «одна холера», и грозились, если только распознают в нем янки, оттащить к пруду и утопить.

В конце концов кто-то заметил уполномоченного: тот размашисто шагал по дороге, а за ним поспевал железнодорожник с двумя чемоданами. Товарищ Гербер оказался кряжистым человеком средних лет, с приветливым взглядом и натруженными, израненными руками. В ту пору внешнепартийцы уже носили синие комбинезоны, однако пошитые из добротной хлопковой ткани, и коренастая фигура приезжего значительно выигрывала от такой одежды, да еще и подогнанной по размеру. В его облике чувствовалась несгибаемая значимость, отчего он отдаленно напоминал памятник.

Первым делом он собрал всех работников в нежилой гостиной и там выступил с речью. Это помещение демонстрировало все степени разрухи. Когда-то в этом логове обретался деверь миссис Марси, который вернулся с войны «малость не в себе». Этот Марси никогда не мылся, пил до потери пульса и ходил под себя, отчего в комнате висела неистребимая вонь. У него также появилась привычка размахивать киркой, чтобы дать выход своим чувствам, поэтому половицы были разбиты или полностью вырваны, а стены исполосованы бороздами. Искореженные оконные рамы кое-как удерживала на месте клейкая лента, теперь кудрявая на концах и бурая от времени. Как-то раз, когда ночка выдалась для него особенно тяжелой, он схватил кувалду и стал крушить камин, но сумел уничтожить его только наполовину. Крупные обломки мрамора до сих пор валялись тут и там, будто бы сама комната изначально страдала неряшеством. В конце концов Марси повторно завербовался в армию и погиб (как считалось, геройски) в Африке, а комната теперь давала приют сезонным рабочим, которые расстилали скатки на голом полу и тут же хранили свой инвентарь. Гостиная теперь воспринималась как открытое пространство, и никому не приходило в голову делать здесь уборку, как никому не приходит в голову драить пастбища или отчищать деревья.

Чемоданы у товарища Гербера были новой, революционной конструкции, из ярко-синего полимера. Перед началом выступления он пинком опрокинул больший из них плашмя и залез на крышку. Речь началась с сетований на плачевное состояние этой комнаты, которая «символизировала собой» все состояние сельского хозяйства в ПАЗ-5. Потом докладчик упомянул разложение, упадочничество, измену; далее перешел к пролетариям и военнослужащим, которые голодают по вине преступных буржуазно-капиталистических элементов, окопавшихся в полуавтономных зонах. Им слишком долго сходили с рук нападки на революцию, подчеркнул он. В какой-то момент его неприязненный взгляд остановился на миссис Марси, которая, впрочем, ничуть не испугалась. Сезонные рабочие ухмылялись, а Джулия, которая поначалу расстроилась, что товарищ Гербер слишком стар, теперь увидела в нем некое обаяние. Она укрепилась в своем положительном мнении, когда на ней задержались его блеклые глаза, а выражение лица едва заметно изменилось в знак одобрения.

Целую неделю сельчане общими усилиями делали ремонт в одиозной гостиной. Пришлось даже перестилать полы и заново штукатурить стены. После этого Гербер поставил новые задачи, направленные на перевоспитание миссис Марси и ей подобных. Привычный ход вещей оживился, всюду царила праздничная атмосфера. Способность Гербера доставать такой дефицит, как пиломатериалы и шпаклевку, подняла его авторитет среди рабочих, хотя его полное невежество в вопросах сельского хозяйства вскоре стало очевидным для всех и некоторые приказы попросту игнорировались — их выполнение повлекло бы за собой падеж ни в чем не повинной скотины. Даже тут все обошлось: Гербер ничего не заметил. Только миссис Марси и Клара ходили как в воду опущенные, и коровы, всегда чувствительные к огорчениям и переменам, снизили удойность.

Гербер вселился в спальню миссис Марси, а преобразившуюся после ремонта гостиную занял под свой офис. Вся лучшая мебель переехала в эти